Мне хотелось бы дожить до 2000 года, но, конечно, со способностью видеть, чувствовать, переживать, что уже очень трудно, почти невозможно, - но мне хотелось бы помечтать прожить весь ХХ век целиком, самый удивительный век, век потрясающих открытий, революций в жизни, науке, технике, искусстве. И все это было у меня на глазах. Все было реальным переживанием и во многом с моим непосредственным участием. В чем я уверен, так это в том, что с каждым десятилетием мои работы будут более и более понятны, ну а через 50 или 100 лет – вот тогда они зазвучат в полную силу, и все увидят в них наше время, которое, мне кажется, я удивительно чувствовал и умел разобраться в очень сложных явлениях нашего потрясающего ХХ века. Я рожден был удивительно точно во времени, мне этот век подходит как ни один другой.
1980-е
Я хочу разобраться, что снаружи, а что внутри, в самом глубоком смысле: в природе и философии, в искусстве. Внутренние процессы, внутренняя динамика, внутренний ритм: все о чем я говорю, - это невидимо, но оно существует. Увидеть и постичь этот загадочный, таинственный мир каждого человека, вернее, приблизиться к его пониманию может большой художник с воображением и интуицией, глубокий по своей природе человек. Многое, что мы чувствуем и понимаем внутренним зрением, сделать видимым и доступным восприятию других людей.
1960-е
Мне кажется, что в живописи может все строиться гармонично, в полном соответствии цвета и формы, линейного построения, перспективы линейной и цветовой, рисунка и цвета в едином движении, в едином ритме и вглубь картинной плоскости. Я думаю, что современная живопись в большей степени пойдет по другой дороге. И здесь многое еще не открыто, и прежде всего, в противопоставлении движения и ритма, рисунка и цвета. Я бы сказал, в столкновении: рисунок – как один мотив или голос, а цвет – другой мотив. Иногда они сталкиваются и расходятся как в фугах Баха…
1960-е
Для художника вопрос пространства, его восприятие – важный вопрос. Например, море до горизонта с его движением во времени. Как на плоскости построить глубину и подчинить ее определенному ритму? Волны бегут к берегу, облака движутся, люди ходят и лежат. Когда смотришь, кажется очень большой глубина моря, а когда начинаешь смотреть на небо, уже не такой воспринимаешь глубину до горизонта. Конечно, поражает картина ночного неба, когда начинает пугать пространство, измеряемое миллионами и миллиардами световых лет; что по отношению к ней глубина моря? Нет, это вне сравнения. А вот с человеком, с его воображением, его способностью охватить мир и реально его представить, сравнивать можно. Пытливый ум человека проникает в самые отдаленные глубины Вселенной.
1960-е
Мне кажется, что мир человеческих знаний и представлений как бы висит над нашей планетой параллельно с атмосферой, с космическими лучами, гравитацией, и хотя мы его не видим, он так же реален, как мир видимый и осязаемый. Как грандиозен невидимый мир! Он живет в сознании миллиардов людей, он, как величайшая энергия, существует сам по себе и в прямой зависимости от окружающей обстановки, и во взаимодействии с собой.
1970-е
Ведь раньше не знали, каково состояние пассажира в полете, надо было его почувствовать. У меня не было образцов. Я ни у кого не видел изображения людей в самолете.. «На большой высоте», «Летчик», «Пассажиры в самолете», «В дирижабле» , «Аэропоезд» - это названия моих картин того времени (1920-е г.г.) Когда я впервые поднялся в воздух, это было большим переживанием, видеть землю сквозь облака с большой высоты, ощущение удивительного спокойствия, философское равновесие. Я помню, что испытал гордость за человека, который поднялся в воздух, победил природу и осуществил грезы Леонардо да Винчи. Ни в какой академии, ни в какой школе не учили художника, как надо писать эти чувства и ощущения преодоления пространства с большой скоростью, какими красками писать, как ими управлять. Меня это увлекло, и я искал способы, как это выразить.
1970-е
Анализируя свое искусство, я прихожу к выводу, что оно сочетает в себе две линии – восточную и европейскую. Восточная – это наследственная, с отдаленных веков, она и во внешнем облике видна: темные волосы, темные глаза, да и темперамент южного человека. У южан сильно развито воображение, склонность к поэзии, символике, отвлеченности от реальной повседневной обстановки. Это было у египтян, сирийцев, в древнем Израиле. Стремление к философскому обобщению, способность видеть внутренним зрением иногда были в основе их творчества. Эти свойства я в полной мере получил по наследству. С детства меня посещали сновидения, они приходили ко мне с поразительной ясностью, и не только во сне, но и среди бела дня вдруг я начинал видеть образы, сначала еще неясные, а затем часто законченные в такой мере, что мне только нужно осторожно, чтобы не растерять, перенести их на холст. Много картин родилось у меня именно так. Но это одна сторона моего творчества, есть и другая, чисто европейская, и на столкновении того и другого строится все мое искусство. Я могу писать без натуры, она мне совсем не нужна, но могу и очень люблю писать с натуры тоже. Натура меня всегда обогащала, и я мог бесконечно всматриваться в нее, находить все новое и новое даже на том же самом месте. Очень много у меня работ, выполненных непосредственно с натуры. Многие художники – европейцы, и в первую очередь французы работали преимущественно с натуры. Это импрессионисты, Ван-Гог, Сезанн, и раньше – Курбе, Давид, Энгр, Делакруа. А вот древнерусская икона, фрески строились на другой основе, в большей степени на символике, поскольку в изображении были святые, которых надо было представить себе и увидеть внутренним зрением.
1970-е
Я сижу в одиночестве на большом плоском камне. Здесь же около меня лежит мой этюдник, мой верный спутник всегда и везде. Я много здесь работаю, пишу с натуры и пишу все, что чувствую, не задумываясь. Я, если можно так сказать, наслаждаюсь, Я пою! Да! Действительно, теперь моя живопись для меня как песня. Она свободно льется, она как-то естественно рождается. Я не забочусь о ее сочинении. А вечером и ночью я думаю и думаю, и меня одолевают бесконечные вопросы. Время, пространство, форма, движение, материя, энергия... Вот те вопросы, которыми я живу. Но как о них сказать, как их выразить в четкой форме!
1975 год, Рижское взморье.
У меня были и бывают очень счастливые моменты, когда я с удивительной четкостью вижу все сразу, одновременно, все целиком ( я имею ввиду внутреннее зрение), причем часто это возникает без моих усилий, само по себе, а я только должен не потерять все и донести до холста. Вот здесь необходимо мастерство, надо исполнить, как лучший пианист или скрипач, но только это еще сложнее, потому что это исполняется первый раз и никуда не улетит, как звук в музыке, а останется на полотне, даже может остаться на века, и многие поколения будут чувствовать все, что пережил художник. Таинственная и заманчивая область – искусство.
1970-е
Соловей поет, я слушаю его пение и смотрю на цветущий куст вишни. Его ствол изгибается, ветви тончайшими линиями распространяются в пространстве, а на них листья и цветы. Я смотрю и слушаю, и удивляюсь, как в такт пению соловья растет и цветет это дерево. Можно сказать, своеобразный концерт: два инструмента, два голоса, один слышишь, а другой видишь, и они удивительно по своей природе однородны… Последние лучи солнца освещают высокие сосны, стремительно врезающиеся в небо, некоторые прямой стрелой, а другие – наклонившись в сторону. У сосен крона начинается высоко, а на стволе обломанные ветки, как будто большие гвозди вбиты, внизу цветы, они уже не на солнце, здесь чувствуется прохлада от земли, травы. Снизу сосны кажутся необыкновенно высокими. Что-то птичье есть в этом неуклонном стремлении ввысь, с какой силой рвется, устремляется. Всего лишь 80-100 лет нужно, чтобы этот удивительный поток мощной энергии приобрел такую форму, и этот взлет выглядит вулканически суровым. А вот на самом верху короткие симпатичные иголочки уже кажутся веселыми, приветливыми и даже праздничными, еще бы – им весело там наверху встречать рассвет солнца. Я начал писать этот пейзаж, когда было солнце и казалось, всегда так будет, и вдруг налетели тучи, вспыхнула молния. Жаль, конечно, только настроение поймал…
1980 - е
Я пробовал передать движение до предельной скорости. Я смотрел на мчащийся поезд, писал его, наблюдал с едущего поезда, как меняется пейзаж, как первый план делался менее четким в цвете. Наоборот, второй и последний казались наиболее подвижными. Я писал быстро проезжающий автомобиль, самолет на близком расстоянии. Этот ритм мало изучен, но он есть всюду в природе, и мне хотелось понять его. В неподвижном движение тоже выражено. Взять, например, березу с ее мягкими, плавно висящими ветками и динамичный дуб, который иногда своим резким разветвлением напоминает молнию. Он растет, как бы развиваясь с необычной силой, отбрасывая свои ветки, в нем чувствуется мощь, энергия. Елка растет ровно, более симметрично, уравновешенно. В природе бывают острые динамичные формы – у некоторых птиц, рыб, животных, а бывают наоборот мягкие. Прижатые, даже приплюснутые, как у кошки, например, или совы. Современный самолет имеет явно выраженный динамичный профиль. Невольно вспоминаю Мейерхольда, у него был такой устремленный вперед профиль. В технике можно подсчитать, какую динамическую нагрузку выдержат бетон, дерево, стекло или камень. А какой цвет придаст большее движение или большую скорость? А какой наибольшую неподвижность на одинаковом нейтральном фоне – мало кто ответит. Какой цвет приблизит, а какой удалит тот же самый предмет? До сегодняшнего дня я занимаюсь этими проблемами и развиваю их в своем творчестве. 1980-е Какая сложная обстановка, как одиноко работать, сколько нужно иметь душевных сил, чтобы сохранить спокойствие, волю к творческой работе! Как это трудно, даже при моем, меня поражающем оптимизме – всегда верить в самое лучшее. Где это у меня сидит? Конечно, это талант к искусству, он был просто неиссякаемым, он и сейчас прет и замучивает меня. Я хочу отдохнуть и никогда не могу этого сделать. Вот и в это лето работал с утра до ночи, с утра до ночи, привез горы работ. Ну зачем только?! В мастерской и так повернуться негде, все заставлено картинами, а я еще приволок… Что со всем этим будет? Конечно, есть Олечка. Из всех родных она самая близкая. Она прекрасно разбирается в моем искусстве и чувствует его, как никто другой, и мы ей во всем доверяем. Но так сложно у нас быть в искусстве… Хватит ли у нее сил?
1983 год, август
Самые ценные и новые замыслы, идеи лишь тогда действенны, когда они в самом артистическом исполнении. Это нужно знать художнику. Ведь он все должен сам, у него нет исполнителя, такого, например, как Святослав Рихтер у композитора. Все, что изобрел Леонардо да Винчи в технике, все было бы открыто, пусть позже, но было бы, а вот Джоконду или другие его картины никогда никто бы уже создать не мог. Такова особенность искусства.
1983 год, август Последняя запись